 Итак, обе фразы Троицкого – про «дрессированного пуделя при Суркове» и одного из милиционеров, «проявивших себя с самой поганой точки зрения» (по поводу господ В. Самойлова и Н. Хованского, соответственно) – являются оценочными и критическими, но не подпадают под определение «оскорбительных».
Это вердикт лингвистической экспертизы, выполненной Институтом русского языка имени Виноградова. Одно решение озвучено примерно месяц назад, другое – на прошлой неделе.
Когда сказанное еще дымится на информационных сайтах и сказавшему грозят судом, произнося слова «оскорбление», «оскорбление», «честь и достоинство», про себя думаешь: ну все, ёшкин кот. Сейчас начнется. Сейчас выяснится, сколько оскорбительного в каждом нашем чихе – с юридической точки зрения. Сколько жуткого в каждом нашем суждении. Но потом как-то все рассасывается, погрязает в лингвистических уточнениях, и ничего не остается, кроме того, что, собственно, один человек критически отозвался о другом.
Почему так громко начинаются, и так тихо заканчиваются дела об оскорблении чести и достоинства? В российском сознании по-прежнему отсутствует представление о норме допустимо-критического — поэтому любую критику граждане квалифицируют как оскорбление. Но при демократии, даже имитационной, между «нельзя» и «можно» всегда есть зазор, пространство допустимого, возможного, реверсного. Эта сфера в России очень чахлая, и именно расширением «культуры возможного» сегодня занимаются наши суды, разбирающие дела об оскорблениях.
На фоне информационного целибата каждое критическое слово звучит как вечевой колокол. Именно от вымороженной общей атмосферы кажется, что очередной Троицкий произнес что-то стр-р-рашное – а на самом деле это просто эхо такое в пустой комнате.
Когда есть прямой эфир, свободные СМИ, парламент и прочие институты – тогда норма допустимо-употребительного, эмоциональный градус критического определяются естественным путем, сами собой. Публичные склоки и споры являются своеобразной биржей, на которой ежедневно выясняется цена слов.
А когда критика не является нормой, значение каждого слова приходится выяснять в суде. Общество ведет себя как ребенок, который дергает по любому поводу родителя: а это что значит? А что он имел в виду? Он не меня ли имел в виду? В английской прессе «пуделем Буша» долгое время называли Тони Блэра – Блэр ни в какие суды не подавал. Не потому что гордости нет, просто это обидное выражение в пределах допустимого. «У нас так все пишут» – махнул рукой знакомый британский журналист. Пределы допустимого в России узки потому, что норму диктует пацанская этика. В пацанском мире большое количество «нельзя» – слова, жесты, взгляды. Пацан живет в мире самозапретов и самоцензуры, это ходячее табу. Оскорбить пацана просто – употреблением «запрещенных слов». Из всего доклада «Путин. Итоги» бизнесмен Геннадий Тимченко требовал опровергнуть единственную фразу: «До прихода к власти Путина… был никем» (доклад «Путин. Итоги»). «Ты никто» – выражение, обладающее сакральным значением в этой среде. После долгого разбирательства арбитражный суд Москвы обязал того же Немцова опровергнуть всего одну фразу из доклада "Лужков. Итоги" - «Нигде, кроме Москвы, бизнес Батуриной не развивается успешно". В нормальном мире все это называется оценочным суждением.
Пацанская этика не знает оценочных суждений: здесь оценка является одновременно и действием, различия между жестом и поступком нет. Пацан сказал – пацан ответил. Оценочные суждения пацана есть закон, каждое слово «отливается в граните», как сказал не так давно соратник пацана. Пацанская этика знает только «можно» и «нельзя», а оценочные суждения – слова, которые ничего не стоят – это из другого мира, «гнилого», где «никто не отвечает за базар». Повзрослевшие гопники учат своих детей главной премудрости: «Нужно думать, прежде чем говоришь». Нужно, спору нет: но со страхом, с трепетом думать над каждым словом – это уже практика тоталитарного государства, где молчать по любому выгоднее, чем говорить.
Возможность давать оценку, имеющую цель скорее эстетическую или этическую, чем практическую, привилегия мира более сложного, но и более гуманного, чем пацанский.
Причем, пацаны сегодня сами вынуждены пользоваться этой привилегией. Во время предварительных слушаний по иску Милова, Немцова и Рыжкова к Владимиру Путину в связи с фразой «В свое время они поураганили, в 1990-х годах», представитель премьера Елена Забралова объяснила позицию ответчика именно тем, что высказывание «являлось оценочным суждением, основанном на личном мнении об истцах». Таким образом, право на «оценочное суждение» было легитимизировано. Теперь суды будут активно пользоваться этим определением. Если «оценочное суждение» войдет в обиход, журналистам уж точно станет жить и легче, и веселее. Опять же в рамках «эмоционализации» политической жизни это выглядит вполне логично: кто говорит, что у нас болото? Смотрите, эмоции хлещут, жизнь кипит, люди дают друг другу оценочные суждения.
Господин Самойлов подавал в суд на Троицкого еще в рамках доминирующего пацанского дискурса – в том числе, и потому, условно, что критик всуе упомянул сакральное имя. Но г-н Самойлов не учел прогрессивных тенденций в обществе. Лет пять назад имя Суркова вообще боялись называть вслух (я застал времена, когда редакторы покрывались холодным потом и тщательно вымарывали это имя из текста). Но сегодня, после известных заявлений Пугачевой и Прохорова, даже дети знают, «кто устраивает все движухи в Кремле» – список табуированных имен, таким образом, сократился, а общеупотребительная норма расширилась. Помощник Вадима Самойлова Тимур Корнилов решение отозвать уголовный иск прокомментировал так: «Результаты экспертизы создавали множество неудобных моментов» (газета «Коммерсантъ», 1 ноября). Одним из самых неудобных, как можно догадаться, моментов, было то, что бесконечное продолжение дела причиняет моральный ущерб уже не столько г-ну Самойлову, сколько г-ну Суркову. В связи с этим делом имя Суркова треплют почем зря: и ладно бы по серьезному поводу – а то ведь контекст совершенно глумливый, издевательский. Пора с этим делом заканчивать.
В том числе и поэтому, как мне кажется, фраза Троицкого внезапно перестала считаться оскорбительной.
Победа оценочного над оскорбительным – благая весть, конечно: но, о, боже – сколько еще таких слов в русском языке. Нам предстоит прочесть в суде весь словарь Даля, прежде чем пацаны поймут, что критика не является оскорблением.
|
