Предлагаем вашему вниманию повесть писателя-земляка Алексея Чечулина об истории уникального месторождения и связанных с ним человеческих судеб - наших прадедов, дедов и отцов.
(Продолжение)
ИЗ ОДНОЙ ВОЙНЫ — В ДРУГУЮ
(1) Макарово озеро. Июнь 1988 года
Природа над Большим Створом первозданная, дикая. Сосна с черемухой переплелась, рябина с березой. Папоротники в рост человека. Ручьи, неизвестно где берущие начало и неизвестно куда исчезающие, бегут себе, названивая под шелест изумрудной травы, пахнущей ягодой земляной. Один узенький, как змейка, торопливый, разговорчивый. Другой — вброд надо переходить — степенный, раздумчивый, словно отдыхает после быстрого бега, выравнивает дыхание, вырвавшись из подземных хранилищ.
Одни ручьи впадают в большие и малые реки, другие через сотню шагов, обессиленные, иссякают; прячутся в почву или сохнут, не одолев пространства, оробев перед валежником, и остаются от них серые бочажины, хлюпающие болотца, в которых даже лягушки не отваживаются жить — настолько они мелки.
Высмотрел такой ручей дед Макар Воронков; понравилось, что бежал он возле глубокого котлована. Возможно, раньше тут были старательские закопушки или шахты «Анонимной компании». Перегородил ручей плотиной и заставил течь в ямищу. Так и образовалось Макарово озерцо — чистое, холодное, голубое с зеленью от затонувших в нем отражений деревьев.
Дорога кружила, то прячась в таежине, то стремительно выскакивая на березовые вырубки. Вдруг она, сделав петлю, вынырнула под линией электропередачи. И Саня услышал ровное гудение, будто река впереди. Но это шумела ЛЭП, перекачивая мощь турбин в нефтяные и газовые края.
Солнце стояло точно над озером. Надсадно звенели комары, им не мешал и дым костра, яростно пожирающего сухой лапник.
Макар Андреевич ловко чистил рыбу перочинником, бросая серебристые внутренности в разошедшийся не на шутку огонь.
(2) Екатеринбург. Июнь 1918 года
В своих хоромах — приземистом домишке на два оконца — Андрей Лобачев накормил Макарку картошкой, угостил молоком из погреба. Сытная по голодным временам еда и усталость валили с ног, и Андрей едва успел рассказать о себе. Отец погиб зимой на дутовском фронте, сам он будет служить в ЧК, пока не победит мировая революция. А когда она победит, будет веселая житуха у таких, как Макарка и он; Вологжанин и подобные ему вымрут, потому что люди придут в обитель справедливости.
Это Макарку устраивало, и, подумав немного о светлом будущем, он крепко и спокойно уснул.
Поднял хозяин рано, но Макарка чувствовал себя хорошо отдохнувшим. Даже рука меньше болела. Лобачев торопливо одевался.
— Понимаешь, Макар, — сказал он, — пока мы спали, контра обнаружилась. «Дядька» твой разговорился. Бегу я, ладно? А ты ступай к нашему дежурному. Жди меня там. Найдешь?
Как не найти, ЧК через дорогу. Дождется Андрея, когда он контру поймает, и попросит отправить на станцию. Загостился в городе, пора и честь знать. И тут как обожгло Макарку — записка Вологжанина!
Хорошее настроение пропало.
Чекист уловил перемену, но истолковал по-своему.
— Ты не горюй, доктор не уйдет. Вот только освобожусь, я тебя самому главному профессору покажу... Считай, ты уже здоров!
Знал бы он Макаркину печаль! Ну как скажешь, что надо идти к чертову Розерту? И не нужны Макарке его деньги, без коровы обойдутся. Но Вологжанин...
— Дядя Андрей, а Вологжанина выпустят?
Чекист присвистнул.
— Нашел о ком думать. Он птица важная, его ты не скоро увидишь, если вообще доведется встретиться.
Может, показать проклятую бумажку Лобачеву? Нет, скажет: утаил, контра такая!
Поплелся Макарка со двора, чувствуя, как дымится мамкина кофта от записки Вологжанина.
— Макар, а ну-ка стой!
Вздрогнул Макарка, остановился.
Лобачев краюху хлеба протянул.
Едва отошел, опять Лобачев:
— Макар!
«Вот теперь хана, — решил Макарка. — Раскусил меня чекист».
А он газетку сует, заверни, мол, хлеб, как бы не отобрали.
Побрел Макарка узеньким переулком, проклинает себя: «Буржуйский пособник! Тебе как человеку поверили...» До чего безрадостная жизнь, а, все записка виновата, ни дна ей ни покрышки. Вытащил записку — пальцы затряслись. Хочет порвать ее на множество клочков и не может. Вопреки воле рука сама вдавила квадратик бумаги в хлебный мякиш, от которого отщипывал лакомые крохи.
Уф, отлегло от сердца, дышать легче!
Так и шел по залитому солнцем большому городу куда глаза глядят. Возвращаться в ЧК было совестно, а как попасть домой — он не знал.
На мощеной улице встретилась колонна красноармейцев. Много их, впереди строя командир на коне, бинокль поблескивает, на боку сабля покачивается. Бойцы идут весело, по сторонам не глазеют.
— Чехов бить! — завидует незнакомый городской мальчишка и скачет вприпрыжку. Чинный господин теснит Макарку с тротуара, на красноармейцев не смотрит, нехорошо ему от одного их вида делается.
Колонна скрылась за поворотом, вслед полевая кухня прогрохотала, и улица опустела. Редкие прохожие ближе к домам жмутся. Тетка с бидоном пробежала, злющая собака загавкала. И вдруг — выстрел, еще один...
Из-за ближнего каменного дома два мужика топают сапожищами, у одного в руке наган. «Да это же Розерт!» — ахнул Макарка и, струсив, как заяц, закрутился на месте. То ли Розерт не признал, то ли не до приискового знакомца было, но пронесся мимо. А второй, набежав, двинул Макарку локтем, как кувалдой.
Очнулся мальчик и увидел: лежит тот мужик на спине, ногу подогнул, рядом кровь. А над ним стоит Лобачев, ну да, Лобачев! А Розерта нигде нет, ушел от чекистов.
Лобачев Макарке не удивился:
— Давай с нами. Повезем этого гада в больницу, а потом...
Уже далеко отъехали — хватился Макар свертка с хлебом. Здорово шарахнул его бандит!
Так сам по себе и решился вопрос о записке.
( Продолжение следует)
А.Чечулин . Самоцветы для Парижа. 1989г.
| 
